Погладив ее по коленке, я уставился в потолок. «Феличита… Э тенерти пер мано, фаре лонтано… Феличита…»* – затренькало в голове слащавыми голосами итальянских исполнителей. Неужели я схожу с ума?

*(Песня: Счастье. Держась за руки, идти вдаль…)

Зачем мне это? Как там было у Михаила Зощенко: «Уже все было сказано, и надо было уходить, но она не уходила». Здесь та же ерунда. Не ушла.

Я не воспринимал Челесту как женщину. Вру, причем нагло. Воспринимал, конечно. Но изо всех сил старался не воспринимать. Вот Сусанна Задольская – это да. Жванецкий, говоря о красивой женщине, имел в виду именно такую: «Ее появление мужчины не видят, а чувствуют. Некоторые впадают в молчание. Кто-то вдруг становится остроумным. Большинство, вынув авторучки, предлагают помощь в работе и учебе…» Моя прежняя любовь тоже была неплоха, хотя пленяла совершенно другой красотой – противоположной той, которой манила и искушала Сусанна.

По сравнению с Сусанной, с ее могучей силиконовой долиной, негабаритными бамперами и взглядом соблазнительницы, Челеста была просто ребенком. Прелестным, озорным, душевным… Не больше.

Не больше? Ну-ну.

Изрядно поворочавшись, я, наконец, сомкнул глаза.

Раннее утро. Далекие деревенские петухи только позевывают в преддверии предстоящей работенки, а ночная мгла тянет проснувшуюся душу к воспоминаниям и размышлениям «за жизнь». И что только в голову не лезет. Нет, хватит с меня полудремы с ее откровениями. Либо сон, либо вставать немедленно. И никаких новых гвоздей в извилины.

Я окончательно проснулся. Взгляд упал на окно, где за далеким горизонтом начинало лилово розоветь. Там, за горами и долами, нарождалось для новой карьеры искупавшееся в Тихом океане солнышко, но до этих мест ему несколько часов скорым поездом. В общем, не скоро, не скоро. А луна – уже почти полная…

Я встал, умылся, побрился, руки нырнули в один из трофейных халатов. На принесенную из кладовки тарелку красиво легли ровные дольки еды, которую вдруг захотелось нарезать и поесть по-человечески, столовыми приборами. Стенка по требованию предоставила два стакана воды, и я задумчиво присел на краешек кровати в ожидании пробуждения соседки, с которой столько пережил за короткое время.

Голое нежное плечо. Беззащитное и трепетное, одновременно острое и мягкое. Начало тонкой руки, прикрывавшей затянутые в ткань конусы, что вызывающе уставились на нахала…

Под дрожащими веками шла своя напряженная жизнь. Словно Челеста читала книгу – во сне. Хорошую книгу. Добрую, поскольку уголки рта постоянно старались растянуться – блаженно, умиротворенно, улыбаясь чему-то, что никогда не станет мне известным.

Девушка лежала, разметав темные волнистые волосы. Их хотелось погладить. Хотелось пропустить струйки бурливых водопадов сквозь гребень пальцев, ощутить прикосновение на щеке…

Я вдруг понял, что Челеста проснулась. Медленно подняв веки, она посмотрела на меня – с тревогой, с каким-то жутким ожиданием. К сожалению, не с тем, на которое я втайне надеялся.

Я продолжал смотреть на нее. Она смотрела на меня. Не отрываясь. Что-то выискивая или пытаясь что-то понять.

Я одновременно выискивал в ней. Вспыхни в этот момент между нами хоть какая-то искра, пусть в одну тысячную той, что озаряла ночь, когда мне прошептали «Грациэ пертутто», а потом зацеловали вдребезги… или чуть позже, когда она сама пришла ко мне в постель… «Квесто джорно и что-то там вита»…

Искры не было и в помине. Наоборот, сейчас у Челесты был виден страх перед бесцеремонно разглядывавшим ее посторонним мужчиной.

Глядеть дальше не только не имело смысла, но и было просто неэтично. Я уже перешел все границы. Она – гостья, она мне доверилась.

– Прости. – Я отвел взор.

Но щеки предательски горели. Пришлось подняться и отойти в сторону. Ночь не прошла бесследно, мысли еще надеялись, что девушка улыбнется, губы вновь потянутся к моим губам…

Не улыбнется. Не потянутся. Все, что было ночью, там и осталось.

И что теперь делать? Спровадить домой, чтоб не трепать нервы? Возможно, это лучший из вариантов. Наверное, так и надо поступить – сразу же, как позавтракаем. С древнейших времен известно: женщина на корабле – к несчастью.

– Ешь. – Я протянул девушке тарелку и стакан. – Сегодня как в ресторане. На блюде.

Машинально начав садиться по-турецки, Челеста поменяла намерение. Сведя колени вместе и поджав ноги под себя, она принялась есть. Молча. В тягостной тишине я тоже отправлял в рот кусок за куском, которые отказывались проталкиваться дальше.

Напряжение не спадало. В душе Челесты явно бушевала буря – ее признаки сказывались в странной зажатости, хотя в мятущихся глазах сверкало и кипело. Вчера девушка была совсем другой. Узнать бы, что происходит внутри симпатичной головки, постреливавшей на меня все более и более хмурыми взглядами. Как пить дать, там надумалось что-то нехорошее. Для меня.

– Аскольтаво ке экстратеррестри анно рапинато дельи уомини… делле донне…

*(Я слышала, что инопланетяне похищают людей… женщин)

Ее тон ничего хорошего не предвещал – Челеста явно обиделась на что-то или жутко боится. Если обиделась – на что? Я выполнял все прихоти, даже на преступление пошел. Если же она снова меня боится… то вообще ничего не понимаю. Боится, что применю силу, воспользуюсь тем, что мы одни, и никто не поможет? А как быть с фактом, что всю ночь спокойно пролежал рядом, хотя кто-то другой на моем месте…

К счастью, ее и моему собственному, я не другой. Я это я. Да, прихотью судьбы стал всемогущим, но остался человеком. Мир, если подумать, должен быть счастлив и благодарен – ему несказанно повезло, что медальон попал именно ко мне.

Челеста так же тихо продолжала:

– …пер эспериментарэ…

*(чтобы проводить опыты)

Я вновь посмотрел ей в глаза. О чем талдычит? И все же – как же она женственна, несмотря на подростковую хрупкость и полное отсутствие того, что раньше казалось мне единственной гордостью женщин. Нет, не формы делают женщину женщиной. Вчера со мной была стопроцентная женщина. Двестипроцентная, если такие бывает, а такие бывают – вот же она, передо мной. Я хотел ее. Мало того, я и сейчас хочу ее – именно такую, чуть заспанную, с острыми коленками и напряженным лицом. Если б она хоть как-то показала, что думает о том же…

Я с запоздалым замешательством обнаружил, что вновь рассматриваю Челесту – пристально, почти жадно. Да какое там «почти» – до неприличия жадно!

Она опустила голову.

– Сэ нэ аспетти адессо… *

*(Если ты сейчас ждешь этого…)

Голос сорвался, глаза заметались. Чего она опять так напряглась? Понять бы хоть слово.